8 ноября 1923 года в Мюнхене в пивном зале Bürgerbräukeller Адольф Гитлер провозгласил начало «народной революции», которая вошла в историю как «Пивной путч». Его целью был захват власти в Баварии с последующим «маршем на Берлин» и свержение германского правительства.

В 1923 году Германия находилась в бедственном экономическом положении. Все чаще и чаще внутренняя государственная политика, проводимая в жизнь социал-демократами во главе с президентом Фридрихом Эбертом, подвергалась критике, как со стороны коммунистов, так и со стороны правых сил.

Именно в этом году недовольные настоящим положением вещей национал-социалисты объединили свои усилия с властями Баварии, которые были представлены консервативными сепаратистами. Целью такого союза было свержение режима, который установили социал-демократы по всей Германии. В то время Гитлер был буквально вдохновлен событиями в Италии, когда фашистам во главе с Муссолини в 1922 году удалось фактически захватить власть в результате Марша на Рим.

Это в итоге привело к попытке государственного переворота, вошедшего в мировую историю как «Beer Hall Putsch». В России принято использовать термин «Пивной путч», хотя правильнее будет «Путч пивного зала». В некоторых источниках, события, произошедшие в Мюнхене в ноябре 1923 года, получили название Hitler-Ludendorff-Putsch (Путч Гитлера-Людендорфа). Именно с этого момента Национал-социалистическая партия, возглавляемая Адольфом Гитлером, начала свой путь к политическому главенству в Германии.

Вечером 8 ноября 1923 года в Мюнхене в пивном зале Bürgerbräukeller собралось около трех тысяч человек, для того чтобы послушать речь комиссара Баварии Густава фон Кара. Вместе с ним в зале находились и другие представители власти: генерал Отто фон Лоссов - командующий баварскими вооруженными силами и полковник Ханс фон Зайссер - начальник полиции Баварии. Во время речи представителей местного правительства штурмовики национал-социалистов в количестве шестисот человек незаметно окружили здание, которое фон Кар выбрал для своего обращения к народу.

На улице были расставлены пулеметы, наведенные на входы и выходы из пивного зала. В дверях здания в тот момент стоял Адольф Гитлер, который держал кружку пива в поднятой руке. Примерно в девять часов вечера будущий фюрер разбил кружку об пол и во главе отряда из вооруженных соратников бросился между сидениями в центр помещения, где, запрыгнув на стол, выстрелил из пистолета в потолок и провозгласил собравшимся: «Национальная революция началась!».

Угрозами Гитлер добился от членов правительства договоренности, что на следующий день армия Баварии направится в Берлин для низложения правительства. После этого Гитлер сообщил присутствующим жителям Мюнхена о том, что правительство Баварии и Республики с данного момента считаются низложенными, казармы вооруженных сил и земельной полиции захвачены, а солдаты рейхсвера и полицейские уже маршируют под национал-социалистическими знаменами со свастикой.

На следующий день 9 ноября 1923 года отряд, состоящий примерно из шести сотен нацистов, под знаменами направился маршем в центр Мюнхена с намерением захватить штаб-квартиру сухопутных войск. Что, вкупе с авторитетом героя войны Людендорфа, выступившего на стороне нацистов, должно было по плану Гитлера перетянуть на его сторону местный гарнизон и полицию. Однако руководители Баварии, оказавшись на свободе, отказались от обещаний данных «под дулом пистолета» - на пути штурмовиков был выставлен полицейский кордон. Уговорить полицейских сложить оружие не удалось - началась стрельба. В результате стычки 16 нацистов и трое полицейских погибли. Среди раненых оказались Гитлер и Геринг.

Вскоре Гитлер, как и другие, оказался в тюрьме, получив минимальный срок - 5 лет. Фактически он находился в тюрьме всего восемь месяцев, за которые успел начать свой литературный опус «Майн Кампф». «Пивной путч», несмотря на его провал, прославил Гитлера. О нем написали все немецкие газеты, его портреты поместили еженедельники, и уже в 1933 году Гитлер пришел к власти «демократическим» путем: его партия получила большинство голосов на выборах в рейхстаг, что дало ему право по конституции стать канцлером, то есть главой правительства Германии.

В один из последних дней сентября 1923 года Гитлер получил тревожное письмо от «старого и преданного члена партии», который сообщил ему о предсказании известного астролога фрау Элсбет Эбертин. В письме ее слова приводились полностью: «Человек, родившийся 20 апреля 1889 года, может подвергнуть себя личной опасности собственными чрезмерно неосторожными действиями и, вполне вероятно, вызовет неуправляемый кризис». Звезды показывают, что «этого человека следует принимать всерьез, ему предназначено сыграть роль вождя в будущих сражениях» и предначертано «пожертвовать собой ради немецкой нации».

Другой астролог, Вильгельм Вульф (годы спустя он будет советником Гиммлера по астрологическим вопросам), в конце лета тоже составил гороскоп Гитлера. Его предсказание также звучало зловеще: «Насильственные действия с катастрофическим результатом для данного лица произойдут 8–9 ноября 1923 года».

К подобным пророчествам многие относились серьезно. Однако Гитлер по поводу предсказания фрау Эбертин раздраженно заметил: «Какое отношение имеют ко мне бабы и звезды?»

Независимо от того, верил ли Гитлер в астрологию или нет, он был убежден, что ему предназначено судьбой в конечном счете добиться успеха. Это подтвердило событие, происшедшее по иронии судьбы в тот же день, когда он узнал о предсказании фрау Эбертин. Гитлер решил навестить 86-летнюю вдову любимого им композитора Вагнера, чтобы выразить ей свое уважение. Жена сына Вагнера англичанка Винифред была пылкой поклонницей Гитлера и тепло его встретила.

Гитлер робко, почти на цыпочках ходил по музыкальной комнате и библиотеке, но позднее, в саду, он убежденно, уверенным тоном говорил о своих планах на будущее. После его ухода фрау Вагнер сказала, что, по ее мнению, именно он будет спасителем Германии.

Беседа у Вагнеров, возможно, укрепила в Гитлере убеждение, что он является избранником судьбы. Поэтому его не испугало случившееся неделю спустя с ним и Ханфштенглями дорожное происшествие. Они ехали в новой машине Гитлера через баварские холмы и внезапно попали в густой туман. Машина свалилась в кювет, но никто не пострадал. На обратном пути в Мюнхен все долго молчали, потом Гитлер повернулся к Хелен и сказал: «Я заметил, что вы даже не испугались. Я знал, что с нами ничего не случится. Это не единственное происшествие, из которого я выйду невредимым. Я пройду через все и добьюсь осуществления своих планов».

2 – Обстановка, подготовившая Пивной путч

Судьба благоприятствовала Гитлеру и его партии – безудержный рост инфляции не прекращался. К началу октября одна довоенная марка равнялась уже более чем шести миллионам нынешних. Цена одного яйца увеличилась, например, в 30 миллионов раз. Многие местные органы власти и промышленные компании, чтобы покрыть расходы, начали печатать свои собственные «чрезвычайные деньги». Рейхсбанк не мог отказаться от приема этих денег и вынужден был оперировать ими, как своими собственными. Само печатание правительственных денег превратилось в фарс: бралась банкнота в тысячу марок, выпущенная в декабре, и на ней красной краской ставился штамп «миллиард марок», а на банкноте в 500 миллионов марок, введенной в обращение Баварским государственным банком несколькими неделями раньше, было напечатано «двадцать миллиардов марок». Эту бумажку формально можно было обменять на 800 долларов, но к тому моменту, когда ее владелец доходил до кассира, она уже обесценивалась в несколько раз. Людей охватила паника, и они стремились избавиться от денег немедленно. Если человек не успевал вовремя сесть в троллейбус, следующий к банку, его месячная зарплата уменьшалась на три четверти. Официант в Бадене рассказывал молодому репортеру Эрнесту Хемингуэю, что скопил денег на покупку ресторана, а сейчас их не хватит на четыре бутылки шампанского. «Германия обесценивает свои деньги, чтобы надуть победителей, которые вынудили ее платить репарации, – с горечью говорил он. – Но я-то что от этого имею?»

На улицах немецких городов можно было наблюдать самые невероятные сцены. Женщина, оставившая у дома корзину денег и возвратившаяся за ней буквально через минуту, обнаружила, что корзина исчезла, а ее содержимое свалено тут же в канаву. Рабочий, получающий в неделю два миллиарда марок, мог купить на них только немного картофеля. И когда система распределения продовольствия окончательно рухнула, начались массовые набеги на картофельные поля – и это в стране, где уважение к закону считалось чуть ли не национальной чертой характера. Выиграли лишь иностранцы и спекулянты, за бесценок скупавшие драгоценности и недвижимость.

С января до середины октября в партию нацистов вступило почти 35 тысяч человек, и Гитлер был больше чем когда-либо убежден, что народ готов к решительным действиям. На митингах он выступал как никогда страстно, люди слушали его, затаив дыхание.

По свидетельству одного из очевидцев, Гитлер напоминал вертящегося в экстазе дервиша. Но он знал, как разжечь людей, – не аргументами, а фанатичностью, визгом и воплями, повторениями и каким-то заразительным ритмом. Это он хорошо научился делать, эффект получался волнующе примитивным и варварским.

Разгоревшиеся в Баварии страсти сделали задачу комиссара фон Кара при всех его диктаторских полномочиях практически невыполнимой. Он подвергался мощному давлению со стороны тех влиятельных баварских политиков, которые считали, что к Гитлеру и его партии надо относиться снисходительно. В целом среди населения Баварии преобладали националистические настроения. Даже те, кто не одобрял грубой тактики Гитлера, разделяли его мечту о сильной, омоложенной Германии. Из-за этого полицейские власти, по сути, ничего не делали, чтобы обуздать нацистов. Армейский командующий фон Лоссов просто-напросто не выполнял берлинские приказы и за это был смещен со своего поста. В отместку земельное правительство приняло на себя командование частями рейхсвера, находящимися в Баварии. Его поддержали военные, и это означало не что иное, как бунт.

Сам фон Кар подверг резкой критике федеральное правительство, оправдывая позицию баварцев.

Гитлер был доволен таким поворотом событий и все чаще задавался вопросом, а нельзя ли заставить фон Кара и фон Лоссова присоединиться к нему в походе на Берлин. По плану, предложенному Розенбергом, 4 ноября, в день памяти погибших на войне, штурмовики должны были похитить фон Кара и претендента на баварский престол кронпринца Руппрехта. Гитлер им сообщит, что берет власть в свои руки, чтобы не допустить к ней красных. В результате Кар и Руппрехт вынуждены будут пойти с нацистами. Узнав об этом плане, Ханфштенгль пришел в негодование, резонно указав, что правительство, конечно же, примет ответные меры. Он предупредил Гитлера, что рекомендации Розенберга и других прибалтийских заговорщиков могут погубить все движение. Гитлер наложил вето на план Розенберга, но уволить последнего отказался. «Нам надо прежде всего думать о марше на Берлин, – сказал он. – Решим эту задачу, тогда разберемся и с Розенбергом».

3 – Подготовка Пивного путча

При всем сочувствии к идеям Гитлера баварских руководителей пугал его экстремизм. Они считали, что движение нужно либо направить в нужное русло, либо запретить. Их особенно возмутила речь Гитлера на митинге в цирке, где лидер нацистов громогласно заявил о своей готовности совершить марш на Берлин. «Для меня, – воскликнул он, – германская проблема будет решена только тогда, когда над Берлинским дворцом взовьется красный флаг с черно-белой свастикой! Мы считаем, что час настал, и как солдаты готовы исполнить свой долг. Мы пойдем вперед!»

Триумвират, фактически правивший Баварией, – три «фона»: фон Кар, фон Лоссов, командующий армией, и фон Зайсер, начальник полиции, – решил упредить Гитлера. Собравшись 6 ноября, они пришли к выводу, что веймарское правительство необходимо свергнуть, но делать это следует согласованно со всеми националистическими силами и после тщательной подготовки. Партия Гитлера должна подчиниться общей воле. А если она попытается устроить путч, его следует подавать силой оружия.

По случайному совпадению на тот же день и Гитлер назначил оперативное совещание. Нацисты решили выступить 11 ноября, в пятую годовщину капитуляции Германии. Это нерабочий день. Многие военнослужащие и полицейские получат увольнительные, улицы будут сравнительно пусты, и штурмовики пройдут беспрепятственно. Предполагалось в первую очередь захватить во всех крупных городах Баварии вокзалы, телеграф, телефон, радиостанции, коммунальные службы, ратуши и полицейские участки, а также арестовать руководство всех коммунистических, социалистических и профсоюзных организаций. По численности силы нацистов в Мюнхене намного превосходили правительственные: 4000 против 2600 полицейских и солдат.

Но к вечеру 7 ноября в план пришлось внести изменения. Верные Гитлеру люди из полиции сообщили, что фон Кар принял решение о проведении вечером 8 ноября массовой «патриотической демонстрации». Как было официально объявлено, на митинге, который должен был состояться в крупнейшей пивной Мюнхена, население предполагалось ознакомить с правительственной программой. Имелось в виду пригласить к участию и Гитлера. Но фактически, и Гитлер сразу это понял, готовилась ловушка. Правительство хотело помешать ему и его партии объединить под своими знаменами все национал-патриотические силы. Возможно, триумвират собирается даже объявить о разрыве Баварии с Берлином и восстановлении монархии, что для Гитлера, твердо выступавшего за единство Германии, было неприемлемо.

Но он усмотрел в таком развитии событий вполне подходящий повод для начала выступления. Раз уж все баварские вожди соберутся на одной трибуне, почему бы не препроводить их в одну комнату и не убедить присоединиться к путчу? А если откажутся, их можно просто арестовать. Но доводить дело до этого Гитлер не собирался. Он хорошо знал, что без сотрудничества с триумвиратом добиться успеха будет невозможно. У него не было реального намерения взять на себя управление Баварией, целью Гитлера было поднять баварцев и бросить вызов Берлину. Программы на перспективу у него не было. Он полагался лишь на удачу и верил в свою судьбу.

Многие его соратники возражали против таких действий, и споры шли часами. Однако Гитлер был непреклонен, и наконец 8 ноября в три часа утра его предложение, хотя и без особого восторга, было принято: путч начнется сегодня вечером в пивной «Бюргербройкеллер».

Рассвет был холодным и ветреным. Холода в Баварии в том году наступили рано, и в горах южнее Мюнхена уже шел снег. А у Гитлера как назло разболелись зубы. Друзья советовали пойти к врачу, но он патетически заявил, что у него нет времени, ибо «сегодня произойдет революция, которая все изменит».

Из штаб-квартиры Гитлера письменно или по телефону полетели приказы командирам штурмовых отрядов привести людей в состояние боевой готовности. Но никаких объяснений не давалось, никакие детали не назывались. Поэтому многие так и не узнали об изменениях в плане. Ханфштенгль, например, где-то около полудня сидел в кабинете Розенберга и обсуждал с ним некоторые материалы вышедшего утром номера «Фелькишер беобахтер». Вдруг они услышали у двери топот и хриплый голос: «Где капитан Геринг?» В кабинет ворвался «бледный от возбуждения» Гитлер со стеком в руке.

«Поклянитесь, что никому этого не скажете, – взволнованно произнес он. – Час настал. Мы выступаем вечером!» Он попросил обоих взять пистолеты и назначил им встречу у пивной в семь вечера. Ханфштенгль поспешил домой, приказал жене отвезти сына за город, а сам стал обзванивать иностранных корреспондентов, предлагая им прийти на митинг.

После обеда Гитлер справился со своей нервозностью и довольно долго сидел в кафе со своим приятелем фотографом Генрихом Хофманом, беседуя об обычных житейских делах. Потом он предложил навестить Эссера, который был болен и лежал дома. Гитлер сообщил Эссеру о готовящемся выступлении и попросил друга поднять знамя со свастикой в пивном зале, где соберутся национал-патриоты, и объявить им о начале национал-социалистской революции.

К этому времени штурмовики уже облачились в свою форму – серые ветровки, серые лыжные шапочки, портупеи, нарукавные повязки со свастикой – и начали стягиваться к местам сбора.

К восьми часам Гитлер и его ближайшие помощники на двух машинах прибыли в «Бюргербройкеллер». В главном зале этой пивной, крупнейшем после цирка, могли разместиться за крепкими деревянными столами три тысячи человек. На случай беспорядков власти прислали сюда 125 полицейских и конный отряд. Среди публики также сновали агенты. При необходимости предполагалось вызвать подкрепление из воинских казарм, расположенных в полукилометре от пивной.

К тому моменту, когда красный «мерседес» Гитлера остановился у пивной, зал был уже переполнен и туда пускали только официальных лиц. Главный вход был заблокирован полицейскими, но Гитлер убедил их отойти и уступить место его штурмовикам, потом через боковую дверь, открытую Гессом, он прошел в зал. В это время выступал фон Кар, осуждая марксизм и ратуя за возрождение Германии. Говорил он монотонно, сухо, будто читал лекцию, а публика вежливо слушала, потягивая время от времени пиво.

Ханфштенгль, увидев Гитлера, принес три кружки пива, за которые заплатил три триллиона марок. Фюрер пригубил пиво, терпеливо ожидая прибытия отряда своих телохранителей. Их появление должно было послужить сигналом для штурмовиков, сидящих в грузовиках на улице. Как только парни в шлемах прошли в зал, вооруженные нацисты окружили здание. Ошеломленная полиция, уступая им в численности, бездействовала.

Капитан Геринг и его охранники, вооруженные пистолетами, вошли в здание. Личный телохранитель Гитлера, дождавшись их в вестибюле, поспешил к хозяину, чтобы сообщить ему об этом.

Фюрер поставил кружку, вытащил браунинг и под рев штурмовиков «Хайль Гитлер!» направился к сцене в сопровождении своих сообщников. К этому времени одна группа штурмовиков заблокировала выход, а другая втащила в зал и установила направленный на публику пулемет. Поднялся невообразимый шум, началась паника. Некоторые бросились к выходам, но их возвращали обратно, не жалея тумаков и пинков.

У сцены Гитлер вскочил на стул и, размахивая пистолетом, пытался установить тишину. Когда это не помогло, он выстрелил вверх. Все замерли. «Началась национальная революция! – кричал он. – Зал окружен!» Бледное лицо Гитлера лоснилось от пота. Одним в этот момент он показался ненормальным или пьяным, другим – просто комичным типом в плохо сшитом костюме. Но лидер нацистов был совершенно серьезен и приказал триумвирату следовать за ним в комнату рядом со сценой. Однако те даже не шевельнулись. Тогда Гитлер полез на сцену. Кар отступил назад, а навстречу Гитлеру выбежал адъютант Зайсера. Гитлер стукнул его по голове рукояткой пистолета, и тот понял, что сопротивление бессмысленно.

Фюрер заверил присутствующих, что через десять минут все будет урегулировано. На этот раз триумвират и два адъютанта послушно последовали за сцену вместе с Гитлером. «Извините меня за мои действия, но иногда выхода нет», – сказал он, пытаясь справиться с волнением. Когда Зайсер обвинил его в нарушении обещания не прибегать к насилию, Гитлер ответил, что вынужден был сделать это ради блага Германии. Он сообщил, что новым премьер-министром Баварии будет бывший начальник полиции Пенер, а Людендорф возьмет на себя командование новой национальной армией, ядро которой составит «Боевая лига», и возглавит поход на Берлин. Нынешним руководителям земельного правительства после взятия власти партия собирается предложить более важные посты: Кар станет регентом Баварии, Лоссов – военным министром рейха, а Зайсер – министром внутренних дел.

«Тройка» на это никак не отреагировала. Тогда Гитлер выхватил пистолет и хриплым голосом предупредил: «Здесь пять патронов: четыре – для предателей, последний – для меня». Кар холодно ответил, что при таких обстоятельствах умирать или не умирать – значения не имеет, а его в настоящий момент больше интересует позиция генерала Людендорфа. Гитлер, казалось, не знал, что делать. Он схватил кружку с пивом, отхлебнул глоток и выбежал из комнаты. Публика бесновалась. Свист, оскорбительные выкрики звучали все громче. По примеру Гитлера Геринг тоже выстрелил вверх и прокричал, что выступление нацистской партии вовсе не направлено против Кара, рейхсвера и полиции. Когда это не помогло, он крикнул: «Чего вы так волнуетесь? У вас же есть пиво!»

Шум не смутил Гитлера. Он снова вышел на сцену и поднял пистолет. Выкрики не смолкали. Тогда он пригрозил поставить пулемет. В зале стало тише, и фюрер начал речь в своем обычном стиле, постепенно повышая голос и все более возбуждаясь от своих собственных слов. Изобразив дело так, что триумвират его в целом поддерживает, Гитлер сообщил о новых назначениях Кара, Людендорфа, Лоссова и Зайсера. «Задачей временного германского национального правительства будет организация похода на этот порочный Вавилон – Берлин и спасение немецкого народа!» – такими словами фюрер завершил свою речь.

Настроение толпы заметно изменилось. Враждебные выкрики прекратились, а возгласы одобрения зазвучали громче. «Здесь рядом Кар, Лоссов и Зайсер, они обдумывают решение. Могу ли я им сказать, что вы их поддерживаете?» – взывал Гитлер. «Да, да!» – ревела толпа. «В свободной Германии будет место и для автономной Баварии! – страстно вещал оратор. – Вот что я вам скажу: либо германская революция начнется сегодня ночью, либо мы все умрем к рассвету!» Обратив толпу в свою веру, Гитлер вернулся в комнату, чтобы проделать подобное с триумвиратом.

В это время к пивной в машине Гитлера мчался генерал Людендорф – человек, от позиции которого зависело все. При виде его толпа у входа в зал заревела «хайль!». Людендорф был озадачен: он не думал, что дело зашло так далеко. Гитлер поспешил навстречу и пожал ему руку. Генерал согласился уговорить триумвират, и это ему удалось.

Все вместе – нацисты и правительство – вышли на сцену. А когда Кар заявил, что он готов служить Баварии в качестве регента, зал разразился бурными аплодисментами. Сам Гитлер был в состоянии эйфории, «Я выполню клятву, которую дал себе пять лет назад, будучи слепым калекой, в военном госпитале: без устали бороться за свержение ноябрьских преступников, пока на сегодняшних руинах не поднимется сильная, великая, свободная Германия!» – с чувством заявил он и сошел со сцены, пожимая руки восторженным поклонникам и поклонницам. Забыты были оскорбительные выкрики. Люди стоя пели «Германия превыше всего», многие не могли сдержать слез. Но один из присутствующих сказал стоящему рядом полицейскому: «Здесь не хватает только психиатра».

4 – Начало Пивного путча

На противоположном берегу Изара, в другой пивной – «Левенбройкеллер» – тоже царило приподнятое настроение. Здесь собралось более двух тысяч членов «Боевой лиги» и СА. В центре внимания был капитан Рем, призывавший к «возмездию предателям немецкого народа». Потом на трибуну поднялся Эссер, который тянул время в ожидании сообщения из «Бюргербройкеллера». Наконец в девятом часу вечера оттуда позвонили и произнесли загадочную фразу: «Роды прошли благополучно».

Рем выбежал на сцену и, прервав Эссера, радостно заявил, что правительство Кара свергнуто и Адольф Гитлер объявил о начале национальной революции. Наступило всеобщее ликование, штурмовики обнимались, вскакивали на столы и стулья, оркестр заиграл гимн. Когда шум несколько стих, Рем приказал всем выйти, построиться и направиться к «Бюргербройкеллеру». Колонна выступила, но вскоре была остановлена мотоциклистом, доставившим послание Гитлера. Штурмовикам предписывалось повернуть к университету и занять штаб генерала фон Лоссова, кроме того, они должны были изъять из подвалов местного монастыря 3000 винтовок.

Сотни людей, высыпавших на улицы, приветствовали колонну марширующих под звуки духового оркестра нацистов, в первых рядах которых с имперским флагом в руках шагал молодой Генрих Гиммлер. Колонна остановилась у ворот штаба. Рем переговорил с дежурным офицером, который заявил, что уступает силе, и приказал открыть ворота. Вскоре везде были расставлены часовые, из окон торчали дула пулеметов, а вокруг здания натянута колючая проволока. Все, казалось, предусмотрел капитан Рем, но допустил единственную ошибку: оставил у коммутатора дежурного офицера, который не был сторонником нацистов.

Захват бойцами Рема здания военного министерства во время Пивного путча. Со знаменем – Гиммлер

А в пивной Гесс разбирался с «врагами народа», которых нацисты решили изолировать. Он стоял на стуле и объявлял фамилии должностных лиц и офицеров, а те, подобно провинившимся школьникам, выступали вперед. Лишь министр юстиции сорвался с места и попытался бежать, но был схвачен. Всех заложников во главе с премьер-министром Баварии Книллингом отправили под арест.

Первые успехи путчистов в значительной мере объяснялись пассивностью начальника городской полиции Фрика, который считал за лучшее выждать, посмотреть, как будут развиваться события, а для начала запретил какие бы то ни было действия против путчистов. Дело дошло до того, что ранее смещенный начальник полиции Пенер явился в полицейское управление, взял на себя бразды правления и устроил пресс-конференцию.

Гитлер торжествовал, узнав о захвате полицейского управления и армейского штаба, но когда поступило тревожное сообщение о том, что казармы саперов отказываются поддержать путчистов, он сам решил поехать туда и навести порядок. За себя он оставил в штаб-квартире Людендорфа. Лишь только машина Гитлера скрылась из виду, фон Лоссов объявил генералу, что должен вернуться в штаб и продолжать выполнять свои обязанности. Людендорф счел это разумным и разрешил коллеге уйти. За Лоссовом спокойно вышли Кар и Зайсер. Вскоре вернулся Гитлер, которому не удалось ничего добиться от саперов – перед ним даже не открыли ворота. Узнав, что триумвират отпущен, он пришел в ужас. Как Людендорф мог такое допустить? Ведь Лоссов теперь обязательно выступит против нацистов. Но генерал снисходительно взглянул на бывшего ефрейтора и изрек: «Немецкий офицер никогда не нарушит данное им слово».

Настроение у Гитлера улучшилось, когда около полуночи к пивной подошла колонна курсантов пехотного училища.

Поддержать путч их убедил лейтенант Росбах, ветеран «Фрайкора». Курсанты посадили под домашний арест своего начальника, а командиром выбрали Росбаха.

Поручив курсантам занять штаб комиссара Кара, лидеры путча поехали к Рему. На командном пункте капитана, расположившегося в кабинете генерала фон Лоссова, Гитлер предложил обсудить дальнейшие действия. Его тревожило то, что Кара, Лоссова и Зайсера нигде не удалось отыскать. Они бесследно исчезли. Но Людендорф успокоил путчистов, подтвердив еще раз, что все трое – порядочные люди и данного слова не нарушат.

А между тем Лоссов и Зайсер благополучно прибыли в казармы 19-го пехотного полка и решили сделать все для подавления путча. Лоссов даже позвонил в свой штаб и приказал офицеру, дежурившему у коммутатора, атаковать путчистов силами верных правительству войск, которые вскоре прибудут в Мюнхен по железной дороге. Офицер сразу же передал приказ по назначению. Таким образом, сложилась парадоксальная ситуация: в одной комнате путч планировался, а в другой, соседней, подавлялся. Лишь к полуночи кому-то из заговорщиков пришло в голову взять под свой контроль и коммутатор, но к этому времени все приказы Лоссова были уже переданы.

Несмотря на колонны штурмовиков, марш духовых оркестров и оживление на улицах, большинство мюнхенцев понятия не имело о том, что в городе произошел путч. Генрих Хофман, например, провел вечер в баре, не заметив ничего необычного, и только к полуночи узнал о выступлении нацистов, да и то лишь потому, что группы ликующей молодежи не давали жителям спать своими криками и песнями.

Для противников Гитлера ночь была ужасной. Их арестовывали дома и на улицах, а многих просто хватали из-за еврейских фамилий, вычитанных в телефонном справочнике. Штурмовики разгромили редакцию социалистической газеты «Мюнхенер пост».

В стане путчистов тоже нарастала тревога. Убедившись, что триумвират нарушил обещание, Рем приказал арестовать дежурного офицера и других военных, находившихся в тот момент в штабе.

Вновь захватить комиссара Кара путчистам также не удалось. Он появился у себя в штабе после бегства из пивной и убедился, что механизм для подавления мятежа уже запущен. Когда там появились курсанты пехотного училища, их встретили полицейские, выставив штыки. Никто не хотел начинать первым, опасаясь кровопролития. Начались долгие переговоры, которые ни к чему не привели. Лейтенант Росбах, потеряв терпение, приказал наконец открыть огонь. Но нежелание курсантов стрелять в своих оказалось сильнее приказа, и они отошли от здания. Фон Кар, воспользовавшись этим, незаметно перебрался в казармы 19-го полка, к Лоссову и Зайсеру.

Слабая надежда руководителей нацистов на то, что триумвират не предпримет против них никаких прямых действий, развеялась как дым после переданного многими радиостанциями Германии заявления фон Лоссова. Генерал резко осудил путчистов и подчеркнул, что выражение им поддержки было вырвано у «тройки» под угрозой оружия. Вслед за этим ведомством фон Кара была выпущена прокламация, в которой нацистская партия и другие правые организации объявлялись распущенными, а их лидеров требовали привлечь к ответственности.

Гитлер узнал о прокламации в 5 часов утра. Если он и был поражен, то виду не подал. Напротив, он произнес перед соратниками пространную речь, в которой заявил, что преисполнен решимости продолжать борьбу и умереть за правое дело. Новому начальнику городской полиции Пенеру был отдан приказ захватить штаб местной полиции и имеющееся там оружие.

Самоуверенный Пенер направился туда, взяв с собой лишь одного человека. В штабе их вежливо приняли и тут же приказали арестовать.

Оставив Рема удерживать здание армейского штаба, Гитлер, Людендорф и их свита отправились обратно в пивную. Фюрер все еще рассчитывал на успех. Сюда постепенно стали стягиваться и другие путчисты, свободные от обязанностей по охране занятых объектов. Было еще темно, шел мокрый снег. Рядовые участники заговора ощущали царившую вокруг напряженность, но подробностей не знали. Тем не менее они шагали по пустынным улицам, размахивая флагами, и пели «Штурмовую песню» Экарта: «Германия, пробудись! Разорви свои цепи!»

5 – Марш по Мюнхену и поражение Пивного путча

Наконец наступил холодный и промозглый рассвет. Рядовые путчисты, мрачные, небритые и неумытые, собрались в насквозь прокуренном «Бюргербройкеллере». Им подали завтрак. Они хмуро поглощали пищу. От прежней эйфории и восторгов не осталось и следа.

А руководители в это время заседали в комнате наверху. Людендорф невозмутимо, с каменным лицом, потягивал красное вино. Узнав, что Лоссов публично осудил новое правительство, он помрачнел и сказал: «Я никогда больше не буду верить слову немецкого офицера». Путч, который в полночь казался таким успешным, теперь шел на спад, и Гитлер решился на отчаянные меры. Он приказал подразделению «Боевой лиги» захватить полицейский штаб и освободить арестованного Пенера. Действуя так, словно надежда еще не угасла, он направил отряд штурмовиков в еврейскую типографскую фирму «Паркус» конфисковать запасы только что отпечатанных инфляционных денег. Штурмовики изъяли 14 605 триллионов марок. Братья Паркус, как это принято у педантичных немцев, потребовали расписку и получили ее.

Из провинции между тем прибывали на грузовиках все новые и новые отряды путчистов. Усталые, промокшие, дрожащие от холода, они тем не менее были в бодром настроении, еще не представляя, что их ожидает. Самый крупный отряд привел из Ландсхута аптекарь Грегор Штрассер.

Геринг, находившийся в пивной, распорядился, чтобы невооруженным выдали винтовки. Их снова посадили в грузовики и развезли по местам.

К этому времени штурмовики из «Боевой лиги», которым Гитлер поручил захватить полицейский штаб, вернулись, не выполнив задания. Стрелять не осмелились ни та, ни другая сторона, и дело кончилось обычной перебранкой. Вслед за ними к штабу полиции отправился отряд личной охраны фюрера. Их попытка тоже не увенчалась успехом, зато им удалось арестовать городских советников, представителей марксистских организаций, которые отказались поднять над ратушей флаг со свастикой. Телохранители Гитлера затолкали коммунистов и социал-демократов в машины и доставили их к пивной. Над ратушей взвилось нацистское знамя. Неразберихи хватило с обеих сторон. В одних районах Мюнхена полицейские срывали плакаты путчистов и арестовывали мятежников, в других, наоборот, брали верх нацисты. В руках последних были мосты через Изар в центре города.

А в пивной спорили лидеры мятежа. Полковник Крибель, служивший во время войны в штабе Людендорфа, предложил отойти к австрийской границе, в Розенхайм. Крибеля горячо поддержал Геринг. В его родном городе, убеждал он собравшихся, все – за Гитлера, там можно перегруппироваться и получить подкрепление. Решающее слово было за Гитлером. Но его, прирожденного азартного игрока, перспектива партизанской войны не устраивала. Он хотел одним махом либо выиграть, либо проиграть, и наложил вето на план Крибеля.

Споры затянулись до позднего утра, а положение путчистов все ухудшалось. Войска и полиция окружили Рема и его людей, засевших в армейском штабе. Было ясно: действовать нужно немедленно. Если верить Людендорфу, это он подал идею пройти маршем по центру Мюнхена и спасти Рема. Гитлер развил идею генерала: марш должен стать демонстрацией силы национал-социалистов и превратиться во всеобщее восстание. Против населения триумвират не посмеет применить оружие. Людендорф даже сказал: «Скорее небо упадет на землю, чем баварский рейхсвер повернет против меня». Гитлер тоже был уверен, что ни армия, ни полиция не будут стрелять в героя войны Людендорфа.

Отрядам у мостов были срочно переданы приказы, у пивной начали строиться штурмовики. Правда, не было оркестра, музыканты ушли: им не дали денег и не накормили их. В авангарде поставили нескольких стрелков и восемь знаменосцев. За ними следовали руководители: в центре – Гитлер с Людендорфом и Шойбнер-Рихтером и в той же шеренге – полковник Крибель, командир мюнхенских штурмовиков Граф и капитан Геринг в расстегнутой кожаной куртке, чтобы виден был его орден. За лидерами выстроились параллельно три колонны: сотня охраны Гитлера в касках, с карабинами и гранатами, и два отряда штурмовиков. За ними шли все остальные – бывшие военные в поношенных армейских мундирах, рабочие, студенты, лавочники и просто уголовники. Эту пеструю толпу как бы цементировали поставленные между рядами дисциплинированные курсанты пехотного училища. Все нацепили нарукавные повязки со свастикой. Многие были вооружены винтовками с примкнутыми штыками.

Колонна выступила почти в полдень. Через пятнадцать минут она подошла к мосту Людвига, который охраняло подразделение полиции. Начальник охраны вышел вперед и приказал нацистам остановиться, иначе по ним откроют огонь. По сигналу трубы путчисты, выставив штыки, окружили полицейских. Из колонны кричали: «Не стреляйте в своих товарищей!» Блюстители порядка заколебались и были смяты наступавшими, которые прошли через мост. На тротуарах стояли толпы зевак, слышались приветственные выкрики, а некоторые вливались в колонну. Зазвучала «Штурмовая песня».

Путчисты беспрепятственно прошли на площадь Мариенплац и по узкой улице Резиденцштрассе повернули направо, к армейскому штабу. В конце улицы стоял приготовившийся к бою отряд полиции. Его командир старший лейтенант фон Годин скомандовал: «Вторая рота, вперед!» Зеленые мундиры бросились к мятежникам, но остановились перед их штыками. Фон Годин винтовкой отбил два штыковых выпада. Но тут раздался выстрел, один из полицейских медленно опустился на землю. Прежде чем Годин отдал приказ, его люди о ткрыли огонь.

Одним из первых упал Шойбнер-Рихтер – ему прострелили легкое, за ним Граф, заслонивший Гитлера от пуль. Падая, телохранитель схватил его и так резко повалил на землю, что вывихнул ему левую руку. На земле лежали уже восемнадцать убитых: четырнадцать нацистов и четверо полицейских, кстати, из числа сочувствующих партии Гитлера.

Только передние знали, что произошло. Толпа, напиравшая сзади, слышала лишь хлопки. Потом прошел слух, что Гитлер и Людендорф убиты. Началась паника, и путчисты бросились назад. А Людендорф продолжал шагать вперед, пока не попал в руки лейтенанта, который его арестовал и препроводил в участок.

Гитлер с трудом встал, прижимая поврежденную руку, и медленно пошел с поля боя в сопровождении командира медицинского отряда, молодого врача Вальтера Шульце. Они натолкнулись на ребенка, лежащего у бровки тротуара в луже крови. Гитлер хотел поднять его, но Шульце приказал заняться мальчиком своему шурину – студенту Шус-теру. Наконец они добрались до старой машины Гитлера, нагруженной медикаментами. Фельдшер Франкель сел впереди с шофером, Гитлер и Шульце расположились сзади, Шустер с мальчиком стоял на ступеньке. Гитлер приказал ехать в «Бюргербройкеллер», но почти все выезды были заблокированы полицией. Везде слышалась стрельба. Мальчик пришел в сознание, и Шустер сошел с ним, сказав, что доставит его домой. Пробиться к пивной было невозможно, остался свободным только один путь: на юг, к Зальцбургу.

Герингу орден не помог: его ранили в бедро. А первую помощь ему, по иронии судьбы, оказали в доме жившего неподалеку еврея.

Разгромленные отряды путчистов метались по городу в поисках хоть какого-нибудь убежища.

Дело доходило до настоящих курьезов. Так, одна из групп соратников фюрера пыталась укрыться в пансионе благородных девиц. Им позволили спрятаться под кроватями и в шкафах. Несколько штурмовиков оказались в пекарне, а их оружие потом было найдено в мешках с мукой и под печами. Те, кто оставался в пивной, на командном пункте, были настолько деморализованы, что сдались полиции без сопротивления. Но когда победители путчистов гордо маршировали по улицам, уводя арестованных, толпа кричала им вслед: «Еврейские прихвостни! Предатели отечества! Кровавые собаки! Хайль Гитлер – долой Кара!»

Штурмовики из Ландсхута, воспользовавшись всеобщей неразберихой, благополучно прибыли на вокзал. Гессу тоже удалось без эксцессов выбраться из города. Он увез с собой премьер-министра фон Книллинга и других высокопоставленных заложников. По дороге, когда Гесс пошел позвонить в Мюнхен, чтобы узнать последние новости, заложники уговорили охрану отвезти их домой. Вернувшись, Гесс не нашел на месте ни пленников, ни машины.

Ханфштенгль в последнем марше нацистов не принимал участия. Он был дома, когда позвонила сестра и сказала, что в центре города слышна стрельба.

Выскочив на улицу, Ханфштенгль от знакомого штурмовика узнал, что все кончено, и поспешил вернуться домой, чтобы подготовиться к бегству. Там его уже ждали Аманн, Эссер, Экарт и Хофман. Они решили поодиночке пробираться в Австрию.

Сам Гитлер волею случая оказался на вилле Ханфштенгля в Уффаге. Он молча сидел в удалявшейся от Мюнхена машине, но потом сказал, что ранен в руку. Машину остановили, и Шульце с трудом стал снимать с Гитлера куртку, два свитера, галстук и рубашку. Он увидел, что ранения нет, а у пострадавшего просто вывихнута рука. Врач заявил, что в этих условиях ничего сделать нельзя и нужно скорее добраться до Австрии. Гитлер не согласился и, вспомнив, что неподалеку находится вилла его друзей, предложил отправиться туда пешком. Машину спрятали в лесу.

Их встретила Хелен и без лишних вопросов отвела трех изможденных мужчин в гостиную. Гитлер нервно заговорил, вспоминая убитых Людендорфа и Графа, – он сам видел, как тот и другой упали. Он сетовал на доверчивость генерала, ругал триумвират за предательство и поклялся, что будет бороться за свои идеалы «до последнего вздоха». Хелен предложила ему отдохнуть. Его ведь, наверное, ищут, и надо беречь силы. Шульце и фельдшер отвели Гитлера в спальню, где с трудом вправили ему руку. Хелен слышала, как он стонал от боли.

Ночь с 10 на 11 ноября была очень беспокойной. Гитлер, страдая от боли, до утра не сомкнул глаз. Он позвал Хелен и сказал ей, что фельдшер съездит в Мюнхен и попробует убедить Бехштайнов, почитателей нацистов из местной знати, помочь ему перебраться в Австрию.

Утро, казалось, тянулось бесконечно, все чувствовали себя как на иголках, даже прислуга. Только трехлетний Эгон вел себя как обычно. К полудню вернулся Шульце с помощником, они осмотрели руку Гитлера и, убедившись, что все в порядке, сделали лишь перевязку.

После ухода врачей Гитлер успокоился и все утро провел с Хелен, убеждая ее, что с мужем ничего плохого не случилось. К обеду он вышел в халате хозяина – одеться не позволяла поврежденная рука. Постепенно нервы его начали сдавать. Почему нет до сих пор машины Бехштайнов? Его же в любой момент могут обнаружить! В начале шестого зазвонил телефон. Свекровь Хелен, жившая неподалеку, сообщила, что к ней нагрянули полицейские. Когда Хелен попыталась узнать подробности, ее прервал мужской голос, предупредивший о скором визите на виллу Ханфштенглей.

Она медленно поднялась к Гитлеру и сказала ему, что сейчас здесь будет полиция. Он на какой-то момент потерял самообладание и выхватил из комода револьвер, крикнув, что «все пропало». Хелен схватила его за руку и отобрала оружие. Фюрер не сопротивлялся. «Как можно так себя вести при первой же неудаче?– возмущенно говорила она. – Ведь в вас верит столько людей, а вы их бросаете!» Он бессильно опустился в кресло. Хелен сбежала вниз, спрятала револьвер в большом ящике с мукой и вернулась к Гитлеру, застывшему в позе отчаяния.

Она предложила Гитлеру написать указания своим сподвижникам, ведь они должны знать, что делать дальше, пока он будет находиться в тюрьме. Гитлер поблагодарил жену друга за напоминание о его долге и начал диктовать. Прежде всего он попросил Аманна держать под контролем деловые и финансовые операции, затем дал указание Розенбергу следить за газетой и замещать его в партии. Ханфштенглю рекомендовалось оказывать помощь газете, Эссеру и другим – продолжать прежнюю политическую линию. Записав указания, Хелен спрятала листки туда же, куда положила и револьвер.

Вскоре послышался шум подъехавших автомобилей и лай полицейских собак. Появились трое полицейских. Один из них, лейтенант, вежливо представился и извиняющимся тоном сообщил, что вынужден провести в доме обыск. Хелен повела их в гостиную. Там стоял Гитлер в пижаме и халате. Он уже взял себя в руки и стал гневно обличать правительство, с каждой фразой повышая голос. Полицейские недоуменно уставились на него. Закончив, он посоветовал лейтенанту не терять времени и сообщил, что готов идти.

Было холодно, и Гитлер накинул плащ прямо на халат. Когда все стали спускаться вниз, в прихожую вбежал трехлетний сын Ханфштенглей Эгон и сердито крикнул полицейским: «Вы плохие, зачем уводите хорошего дядю Дольфа?» Гитлер был тронут, он погладил мальчика по голове, затем молча пожал руку Хелен, кивнул служанкам и зашагал к двери.

В 9.45 вечера Гитлера доставили в полицейское управление, где ему было предъявлено официальное обвинение, а затем отвезли в Ландсберг, небольшой городок в шестидесяти километрах от Мюнхена. Он всю дорогу молчал и задал лишь один-единственный вопрос о судьбе Людендорфа. Ему сказали, что генерал на свободе и представил дело так, будто был всего-навсего очевидцем выступления нацистов.

В ландсбергской тюрьме начальство готовилось к отражению возможной попытки путчистов освободить Гитлера. С минуты на минуту должно было прибыть армейское подразделение для охраны столь важного узника. Гитлера поместили в камеру № 7. Ее бывшего обитателя, убийцу Эйснера, перевели на другой этаж.

Теперь о Гитлере говорили и писали в прошедшем времени. Господствовало мнение, что его как политическую силу в Германии нельзя принимать всерьез. Но в Мюнхене среди нацистов уже распространялся подпольный приказ: «Закончился первый период национальной революции. Она очистила воздух. Наш высокочтимый Адольф Гитлер снова пролил кровь за германский народ. Он стал жертвой самого подлого предательства, которое когда-либо видел мир. Благодаря крови Гитлера и огню предателей против наших товарищей в Мюнхене патриотическая «Боевая лига» еще более сплотилась. Начинается второй этап национальной революции».

В молодости Гитлер не раз впадал в состояние депрессии. Он тяжело пережил неудачные попытки поступить в Венскую академию художеств и смерть матери. Позже судьба нанесла ему новые удары – капитулировала Германия, провалился путч нацистов в Мюнхене. И только человек необычайной воли мог подняться над всем этим, извлекая уроки из собственных ошибок. За последние несколько месяцев Гитлер-барабанщик уступил место Гитлеру-фюреру.

(Подзаголовки к разделам даны нами для удобства читателей. В книге Толанда они обозначаются только цифрами 1-5)

Мюнхенский путч

После неудачной попытки поступить в венскую Академию изящных искусств, смерти матери и поражения в войне провал путча 1923 года стал четвертым событием в жизни Адольфа Гитлера, нанесшим ему тяжелую моральную травму. Из трех первых только в одном фюрер мог винить себя – он не смог посвятить себя архитектуре, потому что у него не было аттестата зрелости. Впоследствии он признавал, что таланта живописца у него не было, но хранил убежденность, что мог бы стать великим архитектором. Впрочем, он объяснял свой неуспех чужими происками – виноваты были несправедливое общество, режим Габсбургов и, конечно, евреи. В годы войны у него появилось много времени на раздумья, и он пришел к выводу: все зло – от ненавистного интернационализма. Пока он вместе с другими рисковал жизнью на войне, внутри страны действовали антинародные силы – марксисты и евреи, столкнувшие Германию в грязь и ставшие причиной ее военного поражения.

Начиная с Пазевалька, в его душе зрела глухая ненависть к предателям, желание покарать их и вернуть стране подобающее ей место. Он был такой не один. Правые националисты разделяли это устремление: демонтировать версальскую систему и вернуть Германии величие. Но, если между этими людьми не существовало принципиальных разногласий, они значительно расходились в понимании средств для достижения цели и выборе подходящего момента.

Мюнхенский путч похож на молнию, озарившую республику, разъедаемую разрушительными центробежными силами, и напоминал пародию на революцию, целью свергнуть правительство рейха или начать военную кампанию против французских оккупантов в Руре. Чтобы понять, как и почему вспыхнул Мюнхенский путч, необходимо проанализировать обстановку на трех разных уровнях – берлинская сцена, Бавария и Национал-социалистическая партия во главе с ее фюрером.

Общая обстановка

Оккупация Рура французами и бельгийцами 11 января 1923 года ускорила экономический, социальный, но главным образом финансовый кризис рейха. Чтобы надавить на Германию с выплатой задолженности по репарациям, президент Французского совета Реймон Пуанкаре решил занять Рур. Немецкий канцлер Вильгельм Куно – человек беспартийный, но пользующийся поддержкой «буржуазной коалиции», видел всего один выход из создавшегося положения – «пассивное сопротивление», то есть остановка производства в горнорудной и металлургической промышленности, а затем полное прекращение выплаты репараций (составлявших 132 миллиарда золотых марок), провозглашение незаконными всех указов, изданных оккупантами, и запрет выплачивать им пошлины и налоги. Французская инициатива сделала то, чего не могли добиться ни перемирие, ни Версальский договор, ни борьба за Верхнюю Силезию в 1919 году, – сплотила нацию в «священный союз». Даже так называемые веймарские партии – либералы, центристы и социал-демократы – осудили захватчика.

Однако за единым фасадом скрывались глубокие разногласия, продолжавшие отсекать левых от всех остальных партий. Синдикалисты и социалисты согласились с «пассивным сопротивлением» только ради того, чтобы воздвигнуть барьер на пути роста национализма; коммунисты поначалу придерживались своей прежней линии поведения: порвать с буржуазной политикой, заставить богачей выплатить репарации и с помощью СССР создать коалиционное рабочее правительство. В более конкретном плане они предлагали провести всеобщую забастовку. Но, так же как правых, их раздирали внутренние разногласия, которые с большим трудом пытался примирить Карл Радек – «око Москвы» в Берлине. Руководители партии выдвинули лозунг: «Бить Куно на Шпрее, а Пуанкаре – на Рейне». Позицию меньшинства высказала Клара Цеткин, представитель левого партийного крыла, феминистка и подруга Розы Люксембург: «Не завтра и не в светлом будущем, а уже сегодня, в бою с французским империализмом и немецким капитализмом, мы с непоколебимой верностью и неустанной энергией защищаем интересы великой нации трудящихся». Одновременно КПД попыталась перетянуть на свою сторону мелкобуржуазные элементы из реакционных и «фашистских» партий – этот термин как раз только что появился и имел большой успех. Попытки установить связь с французскими коммунистами не принесли результатов, с одной стороны, из-за отсутствия у французских рабочих интереса к Руру, с другой – из-за того, что немецким труженикам было слишком тяжело вести войну на несколько фронтов – во имя Интернационала, против французских захватчиков и против ежедневной нужды.

Но правые и центристские течения пассивное сопротивление должно было завести намного дальше, позволив наконец перейти к национальному возрождению, включающему в себя и укрепление военной мощи. По Версальскому договору армия Германии могла насчитывать не более 100 тысяч человек, но уже с 1920 года помимо регулярных войск начали создаваться отряды «черного рейхсвера». Их главным инициатором выступил генерал фон Зект.

С распространением кризиса в правых и ультраправых кругах, а также в армии все громче раздавались голоса в пользу диктатуры одного человека или директории. Военные видели в этой роли фон Зекта, в роли его помощников – группу экспертов и промышленников. Но «сфинкс», как его называли, стремился держать рейхсвер вне политики, сделав из него нечто вроде государства в государстве.

С момента вступления франко-бельгийских войск на территорию Рура численность немецких войск значительно выросла благодаря кредитам, открытым в рамках пассивного сопротивления. Армия получила 100 миллионов золотых марок и кредит на 300 миллионов для закупки оружия в Италии. Шла подготовка волонтеров, создавались отряды боевиков, способных вмешаться в дело в случае внутренних беспорядков; с 1923 года они превратились в отлично тренированные резервные части; формировались отряды обороны, призванные противостоять вторжению со стороны Польши или Чехословакии. От немецких земель требовали внести свой вклад в финансирование войск. Они реагировали по-разному, в зависимости от политической окраски местных правительств. Пруссия и Саксония, где правили социал-демократы, ответили отказом; Бавария дала положительный ответ.

Большинство населения воспринимало оборонительные мероприятия как предвестие новой войны, в том числе и потому, что сотрудничество между регулярной армией и нелегальными военизированными подразделениями вынуждало армию вступать на политическую арену. Фон Зект принял руководителей основных патриотических движений – генерала Людендорфа и Гитлера; судя по всему, их экстремизм не пришелся ему по душе. А вот встречаться с бывшим командиром знаменитого балтийского вольного отряда Росбахом он отказался наотрез. В конце концов Росбах очутился в Баварии, так же как капитан Эрхардт, чьи люди были замешаны в убийстве в 1922 году министра иностранных дел фон Ратенау, – он сам бежал из Лейпцигской тюрьмы до того, как его допросили. В сентябре 1923 года он командовал войсками на границе Баварии и «красной» Саксонии.

Экономическая и финансовая ситуация стремительно ухудшалась. Если в начале 1919 года инфляция имела свои положительные стороны, позволяя бороться с массовой безработицей, то теперь она достигла точки невозврата. Пассивное сопротивление обошлось в 3,5 миллиарда марок. В начале января 1923 года за доллар давали 7525 бумажных марок (курс на 4 августа 1914 года – 4,2 марки за 1 доллар); 1 февраля – 41 500 марок, 1 июля – 160 тыс. марок, 1 августа – 1 102 750 марок, 1 сентября – 91 724 250 марок. Даже самые дерзкие спекулянты, сколотившие себе на инфляции состояние, оказались под угрозой разорения. Цены окончательно сбесились, повсюду царили голод и безработица. В октябре – декабре 1923 года в стране насчитывалось 28,2 процента полностью безработных и 23,6 процента – частично занятых.

Нет ничего удивительного, что повсеместно вспыхивали беспорядки, особенно в крупных городах и на оккупированных территориях. Ситуацией немедленно воспользовались левые и правые экстремисты. Первые выступали против национализма, милитаризма и фашизма. Появились «пролетарские кентурии» – военизированные организации, в основном в Центральной Германии и в Рурской области. Прусский министр внутренних дел социал-демократ Зеверинг запретил их деятельность на всей территории страны. Правые экстремисты обрели второе дыхание. Немецкая партия свободы, основанная в декабре 1922 года, в феврале 1923-го поглотила Движение за великую Германию Россбаха, заткнув таким образом брешь, образовавшуюся в ноябре 1922 года в результате запрета Национал-социалистической партии в Пруссии, Бадене, Саксонии, Тюрингии и в Гамбурге. В день, когда французы входили в Рур, Петер фон Гейдебрек основал «Вервольф» («Оборотень») – группу из молодых солдат и ветеранов войны. Как и лига Оберланда, он занимался спортивным и нравственным воспитанием своих питомцев в духе volkishc – антикапиталистическом, антипарламентском и националистическом. Все эти движения открыто пропагандировали ненависть и отбрасывали всякую идею примирения между народами. «Ненависть у материнской груди. Ненависть в школе. Ненависть в церкви. Ненависть в казармах. Ненависть в сердцах. Ненависть в кулаках. Единая, великая, глубокая ненависть 75 миллионов немцев».

Перед подобными трудностями воля к сопротивлению выдохлась сама собой. В августе 1923 года кабинет Куно был замещен объединенным кабинетом под руководством Густава Штреземана – бывшего депутата от национал-либералов и президента ДВП. Возникла необходимость в правительстве «общественного спасения», поскольку к экономическим и финансовым неурядицам добавилась опасность отсоединения Рейнской области, Пфальца и даже Баварии.

Из ярого националиста Штреземан превратился в разумного социалиста. Он не видел иного решения, кроме как объявить 26 сентября 1923 года об окончании «пассивного сопротивления» и о вступлении в переговоры с Францией по поводу репараций. В июле 1924 года в Лондоне был заключен новый договор, ратифицировавший план Доса.

Финансовая катастрофа достигла кульминации; марка перестала быть конвертируемой. Центральный банк выпустил новую денежную единицу, обеспеченную золотом, – рентную марку.

Бавария

Приход к власти Штреземана и меры, предпринятые его правительством, послужили крайне правым предлогом для усиления смуты в Баварии. Возмущение баварцев достигло пароксизма во время «захвата Рура». Исключая сельских жителей, склонных к «бело-голубой» политике (цвета земли Бавария), население – мелкая и средняя городская буржуазия, широкие народные массы – высказывались за пангерманизм, расизм и антибольшевизм. Присутствовали и сепаратистские тенденции, поскольку баварская обособленность имела долгую историческую традицию. Самая мощная партия – БВП (Партия баварского народа), отпочковавшаяся от Католического центра, – призывала к федерализму; роялисты делали ставку на князя Зуппрехта Виттельсбахского, сына Людовика III. Большинство баварских политиков причисляли себя к «ячейке» немецкой буржуазии, призванной трудиться во благо возрождения рейха. Как мы уже имели возможность убедиться, эта земля стала прибежищем всевозможных экстремистов и врагов республики. В изобилии патриотических, военизированных и национал-активистских (термин, которым с одинаковым удовольствием пользовались и Эрнст Рем, и президент Баварского комитета Манфред фон Книллинг) движений следует выделить Ассоциацию патриотических организаций, лигу Оберланд и «Знамя рейха». По настойчивой просьбе Рема Гитлер после некоторых колебаний высказался за создание Трудового объединения патриотических боевых ассоциаций, чему посвятил длинную речь 19 апреля. В задачи объединения входило превратить Баварию в очаг немецкого возрождения посреди гнилого «марксистского рейха».

2 сентября движения, составлявшие ядро патриотических организаций, образовали Боевую лигу (Кампфбунд), впоследствии перешедшую под политическое руководство Гитлера и военное – подполковника Германа Крибеля. Наряду с этими крайне военизированными организациями существовала лига «Бавария и рейх», которую возглавлял доктор Питтингер. Исповедуя сепаратизм, она поддерживала тесные связи с австрийцами и французами, от которых получала финансовую помощь.

В подобной обстановке баварский правитель фон Лерхенфельд предпочел уклониться от исполнения закона о защите республике, принятого рейхстагом летом 1922 года и предусматривающего запрет на деятельность организаций, враждебно настроенных к республиканским институтам (вследствие чего в Пруссии и некоторых других землях была запрещена Партия нацистов – этот термин впервые появился в это же время). Напряженность между Баварией и рейхом немного ослабла в годы правления Куно, особенно после того, как Лерхенфельда сменил Киллингер. Куно даже нанес в Баварию визит, а один из его сотрудников встретился с Гитлером. Кроме того, оккупация Рура заметно изменила общий расклад. Отныне вопрос о противостоянии «националистическим элементам» больше не стоял на повестке дня, особенно с учетом того, что они пользовались поддержкой баварского шефа рейхсвера генерала фон Лоссова, с которым Гитлер регулярно виделся.

В конце 1922 года в Баварию перебрался Людендорф, что существенно укрепило позиции антиреспубликанских сил. Вокруг него формировалось ядро контрреволюции. В свою очередь, фон Зект прибыл в Мюнхен, чтобы лично убедиться в том, что здесь под видом «весенних сборов» вовсю идет повальная мобилизация. Он всецело одобрил меры, предпринятые фон Лоссовом ввиду укрепления рейхсвера, попутно дав совет не поддаваться ничьим влияниям. Он как в воду смотрел – если в намерения Гитлера отнюдь не входило уступить первую роль военным, он прекрасно понимал, что без поддержки армии не сможет ничего предпринять, и дальнейшие события показали, что в этом фюрер не заблуждался.

16 августа государственный секретарь рейхсканцелярии Гамм предупредил Штреземана, что формирование правительства может встретить в Баварии непредсказуемую реакцию:

«Подавляющее большинство населения Баварии видит в коалиции не прогресс, а препону к созданию энергичного национального правительства, составленного из сильных личностей и пекущегося об их политических и экономически интересах.

Кроме того, Гамм предвидел, что новый министр внутренних дел социал-демократ Зольманн не вызовет к себе симпатии, поскольку баварцы уверены, что он не понимает исторической природы немецких земель, крестьянско-буржуазного характера Баварии и ее христианской направленности».

Действительно, едва заняв свой пост, Зольманн составил пространный отчет, в котором перечислял «прегрешения» мюнхенского правительства. Он не только указывал на неисполнение закона о защите республики, но также подчеркивал, что баварское правительство всеми силами стремится выйти из-под контроля рейха. В качестве доказательства он приводил длинный список требований, оставленных Баварией без внимания; сообщал о продолжающейся деятельности чрезвычайных трибуналов (именуемых народными трибуналами), существование которых изначально допускалось только на время переходного периода. Кроме того, он обвинял баварцев в злоупотреблении параграфом 3 статьи 48 Веймарской конституции, дававшей немецким землям право в случае неминуемой угрозы самостоятельно предпринимать меры безопасности. Наконец, в Баварии не соблюдаются права человека, она стала «прибежищем политических преступников», явно стремится к автономии, если не полной независимости, тем самым противопоставляя себя рейху.

Во всем этом содержалась доля истины, как доказали последующие события: Гитлер захватил политическое руководство Кампфбундом и объявил о новых собраниях. Точно не известно, по какой причине – из боязни путча или вследствие отказа от пассивного сопротивления в Руре, – но 26 сентября баварское правительство объявило чрезвычайное положение, передав исполнительную власть фон Кару. Рейх ответил на это, объявив 27 сентября чрезвычайное положение на всей территории страны и вручив исполнительную власть министру обороны Гесслеру; в случае государственного кризиса судьбу рейха должен был взять в свои руки глава военной администрации генерал фон Зект. В тот же день «Фолькишер беобахтер» опубликовала статью, озаглавленную «Диктатура Штреземана – Зекта», в которой говорилось о том, что фрау фон Зект – обращенная еврейка. Это было первое звено в цепи событий, приведших к кризису.

Гитлер и НСДАП

Ко всеобщему изумлению, лидер НСДАП отказался присоединиться к единому фронту, выступившему с осуждением франко-бельгийского вторжения в Рур. 11 января, перед многочисленной толпой, собравшейся в цирке Кроне, он заявил, что следует поддерживать не лозунг «Долой Францию!», а лозунг «Долой ноябрьских преступников!». Поскольку пока нет оружия, чтобы воевать с Францией, следует вначале навести порядок внутри рейха. (Многие комментаторы увидели в этом заявлении признаки франкофилии Гитлера и подтверждение слухов о том, что он получал деньги из Франции. Несколько месяцев спустя Гитлер категорически опроверг эти слухи.)

Отказ поддерживать единый фронт был в первую очередь продиктован нежеланием Гитлера консолидироваться с теми, кого он почитал своими злейшими врагами, – марксистами и евреями, воплощением которых служила республика. С другой стороны, Ассоциация патриотических организаций представляла собой образование достаточно рыхлой структуры и без четкой политической программы – это была не партия, а некий сплав националистически настроенных группировок, лишенных единого руководства.

Гитлеру как никогда прежде требовалось доказать, что НСДАП – независимая сила, с которой необходимо считаться. В ноябре 1922 года он объявил, что в одной только Баварии в ней числится от 40 до 50 тысяч членов. Назначенный на 27–28 ноября съезд должен был подтвердить ее мощь.

На протяжении многих месяцев упорно циркулировали слухи о готовящемся путче. Баварское правительство, опасаясь, что Гитлер использует предстоящий съезд для его начала, запретило любые уличные манифестации. Гитлеру грозило потерять лицо перед членами партии и участниками штурмовых отрядов. Решение помог ему найти генерал фон Лоссов. Обеспокоенный волнениями в Мюнхене, он созвал своих офицеров для обсуждения положения дел. Многие из приглашенных, в том числе генерал фон Эпп, симпатизировали Гитлеру. Поэтому его тоже позвали на встречу, и лидер НСДАП в присутствии шефа баварской полиции дал честное слово, что никаких беспорядков на съезде не будет. Затем Гитлер вместе с Ремом отправился к главе правительства Верхней Баварии фон Кару, который пообещал ему свою поддержку. После этого он трижды побывал у префекта мюнхенской полиции Эдуарда Нортца и точно так же успокоил и его. Предполагалось, что пройдет 12 заседаний, все в закрытых помещениях. Попытка свести их число к шести провалилась в силу организационных причин. На Марсовом поле состоялось торжественное посвящение знамен. Гитлер произнес несколько речей, в которых высмеял правительство и всех тех, кто подозревал его в подготовке путча. Нацистам не нужен путч, заявил он, у них и так дела идут блестяще.

Отвергая идею присоединения к единому политическому фронту, Гитлер вовсе не отказывался от того, чтобы его штурмовые отряды проходили тренировку в казармах рейхсвера. Он даже съездил в Берлин, чтобы уговорить представителей других патриотических движений посылать своих людей в рейхсвер в рамках всеобщей мобилизации против Франции, проходившей под видом «весенних учений». Он соглашался сдать оружие, если рейхсвер выдвинет такое требование. Это и произошло 1 мая 1923 года.

В преддверии традиционных левых демонстраций Гитлер обратился к организациям Трудового союза с предложением подготовиться к этому дню. Он надеялся, что баварское правительство, опасаясь возможного путча, запретит левым партиям праздновать День труда. Правительство не поддалось на провокацию и санкционировало проведение демонстрации, ограничив шествие определенным районом города. Поэтому рабочая демонстрация прошла без всяких эксцессов в Терезенвезе. С другой стороны, фон Лоссов приказал представителям патриотических организаций сдать имеющееся у них оружие.

Таким образом, несмотря на речь Гитлера, произнесенную в цирке Кроне, этот день для него окончился неудачей. Геринг негодовал на фон Лоссова, обещавшего им свою поддержку и не сдержавшего слова, но Гитлер защищал генерала. Выяснилось, что накануне он получил письмо от министра обороны Гесслера, в котором говорилось, что члены рейхсвера не имеют права принимать участие в мероприятиях, проводимых политическими объединениями.

Рему в результате этого пришлось выйти из «Знамени рейха», передав свои полномочия капитану Зейделю. Кроме того, ему грозил перевод в Байройт, чего Рем не хотел, и он предпочел выйти в отставку.

Между тем Гитлер продолжал выступать с речами в Мюнхене и других городах, но с чуть меньшим апломбом. Обращаясь к своим слушателям, он подчеркивал, что им надо не искать человека, который спасет Германию, а ковать необходимый этому человеку меч. Несколько дней он провел в Берхтесгадене, в пансионе «Мориц», откуда его не без труда вытащили и уговорили вернуться в Мюнхен, чтобы принять участие в марше в память Альберта Шлагетера, 26 мая казненного французами за саботаж. Этот человек стал настоящим героем национал-социалистической пропаганды, и даже коммунисты в течение некоторого времени использовали «линию Шлагетера», играя на национальных чувствах немцев.

Новый всплеск активности Гитлера был вызван падением кабинета Куно и созданием Большой коалиции. В интервью, опубликованном 20 августа 1923 года, он предрек скорый крах нового правительства и назвал демократию «дурной шуткой». Днем позже он выдал Курту Лудеке доверенность, с которой тот отправился в Италию в качестве официального представителя НСДАП. В тот же вечер в цирке Кроне, где собралось от восьми до девяти тысяч человек, Гитлер произнес длинную речь, требуя установления диктатуры и яростно нападая на Куно и Штреземана. В следующем выступлении, прошедшем 6 сентября, он уверял аудиторию, что Германия стоит на пороге второй революции. Вопрос не в том, вещал фюрер, что станут делать Штреземан или Книллинг в Мюнхене, а в том, «когда это начнется». Выбора нет: или Берлин пойдет на Мюнхен, или Мюнхен должен пойти на Берлин. Большевистская Германия на севере и националистическая Бавария не могут сосуществовать бок о бок. 12 сентября он рассуждал о падении ноябрьской республики и «миссии» НСДАП, назвав ее армией освобождения новой Германии.

После публикации очередной статьи в «Фолькишер беобахтер» с критикой в адрес Штреземана и Зекта Гесслер потребовал, чтобы фон Лоссов закрыл газету. Тот попытался уладить дело миром, но не только не преуспел в этом, но и был смещен со своего поста.

Снятие фон Лоссова знаменовало разрыв между Баварией и рейхом. Мюнхенское правительство приняло решение взять под свое командование войска, размещенные на баварской земле. Вскоре войска рейхсвера вошли в Лейпциг, Мейсен и Дрезден. Восемь дней спустя социал-коммунистическое правительство Саксонии было низложено. 22 октября вспыхнуло коммунистическое восстание в Гамбурге. В Кобленце, Тревесе, Висбадене и Бонне путчисты захватили несколько общественных зданий. Социалисты предприняли попытку с помощью французов отделить Пфальц от Баварии. Начались волнения в Восточной Пруссии.

Политическая, военная и полицейская власть Баварии, представленная триумвиратом Кар – Лоссов – Зайссер, видела три вероятных сценария. Первый, максималистский, базировался на создании в Берлине директории под руководством Зекта; промежуточный предполагал поддержку правых и рейхсвера с целью подавления восстаний коммунистов и сепаратистов, а затем – создание директории; минималистский заключался в том, чтобы выжидать, сохраняя Баварию в качестве бастиона национализма до тех пор, пока не станет возможной реализация первого сценария. Но Гитлер признавал только первый вариант. 23 октября на собрании командиров штурмовиков он высказался с предельной ясностью: необходимо прямо поставить немецкий вопрос, отталкиваясь от Баварии, провозгласить создание освободительной армии и водрузить над Рейхстагом черно-бело-красное знамя со свастикой как символ борьбы против всего, что не является немецким. Согласно одному свидетельству, впрочем небесспорному, он якобы еще 10 марта 1923 года, во время встречи с фон Зектом, на вопрос генерала о том, как он отнесется к идее предложить всем чиновникам и военным дать клятву верности республике, ответил, что лично повесит всех членов правительства на фонарях перед Рейхстагом, после чего сожжет здание и возьмет в свои руки командование всеми рабочими. В таком случае нам больше не о чем разговаривать, якобы отвечал ему генерал. Кроме того, осенью Гитлер дал понять Кару, что он мог бы присоединиться к нему, если бы он направил свои силы не на борьбу с партиями, а на борьбу с Берлином. Во время путча фюрер еще раз подтвердил, что Бавария для него – не более чем трамплин для захвата власти в правительстве рейха. И если Кар еще не освободился от сомнений, он не намерен передавать ему в руки инструмент, над созданием которого бился последние четыре года.

Кар действительно сомневался, и причиной его колебаний была неясность по поводу того, как ко всему этому отнесется фон Зект. Поэтому он решил для верности направить в Берлин Зайссера. Перед отъездом к нему приходил Гитлер, предупредивший: если тот не привезет из Берлина окончательный ответ, он будет считать себя свободным от любых обязательств и предпримет меры, которые сочтет необходимыми. Его люди не желают больше ждать.

Между тем в Берлине положение изменилось. Напуганный коммунистическими и сепаратистскими выступлениями, Штреземанн решил договориться с Мюнхеном. Однако социал-демократы, недовольные вмешательством рейхсвера в дела Саксонии, проявляли к Баварии настороженность. Кроме того, они давили на Штреземана, надеявшегося в вопросе репараций получить поддержку американцев и англичан, чтобы он вступил в переговоры с Францией, в первую очередь по проблеме Рура, и 1 ноября выдвинули канцлеру ультиматум. Но рейхсвер, до последнего времени разделявший их позицию по Баварии, неожиданно сделал кульбит и отвернулся от них: «Если между генералами фон Зектом и фон Лоссовом и имелись трения, отныне следует считать их недоразумением. Начиная с 1 ноября взгляды фон Зекта полностью совпадают с взглядами баварских руководителей».

Судьба Большой коалиции решилась на заседании 2 ноября, где Штреземан отмежевался от социалистов. Гесслер высказался категорически против «возможной победы фашистского движения», назвав ее «великим несчастьем для Германии».

На встрече с шефом баварской полиции фон Зект уверил собеседника, что не намерен повторить печальный опыт австро-прусской войны 1866 года (Бавария тогда была союзницей Австро-Венгрии и вместе с ней понесла поражение) и не пойдет вместе с рейхсвером против Баварии. Что касается создания «национальной диктатуры, свободной от парламента и готовой к энергичным мерам против социалистической дряни», о которой говорил Зайссер, то генерал уверил, что это и его цель, хотя добиться ее осуществления в Берлине будем намного труднее, чем в Мюнхене, поскольку приходится придерживаться законных путей.

В письме к Кару, которое тот получил только 5 ноября, шеф военной администрации вспоминал их предыдущую встречу, оставившую у него впечатление их «полного согласия по многим фундаментальным вопросам». Фон Зект подчеркнул, что видит свой долг в том, чтобы превратить рейхсвер в средство поддержки власти рейха, а не какого-то конкретного правительства. Поначалу, указывал он, его питала вера в возможность обратить социал-демократию на благо народного дела, но последняя не оправдала его надежд, отказавшись воспринять идею перевооружения страны. То же самое касалось пацифистских и интернационалистских движений. «Поддержание единства рейха, возможность перевооружения, достойная внешняя политика, поддержка государственной власти» – такими были, по его мнению, главные задачи.

Ознакомившись с этой информацией, триумвират 6 ноября вновь созвал совещание патриотических организаций, пригласив и Кампфбунд, и обратился к ним с предостережением: не предпринимать никаких необдуманных шагов. Высказавшись в пользу создания директории, он предложил всем ждать 11 ноября.

Путч

Но Гитлер и его окружение не желали больше ждать. Они решили выступить 11 ноября и разработали план по подчинению своему контролю крупнейших городов Баварии, предполагающий захват вокзалов, почты, телеграфа, телефона и городских ратуш. Встал вопрос: зачем ждать 11 ноября, а не выступить 8-го, в пятую годовщину «преступной революции»?

Подробности путча представляются настолько невероятными, что вряд ли заслуживают интереса. Если бы не человеческие жертвы, можно было бы назвать его комедией ошибок, сюжет которой строится по принципу «вор у вора дубинку украл». Гитлер и несколько его приспешников ворвались в зал, где Кар произносил речь. Гитлер взобрался на стул и, призывая собрание к тишине, выстрелил в потолок из пистолета. Затем он перебрался на стол. В своем длинном пальто, под которым он носил черный жакет с прикрепленным к нему Железным крестом, он больше походил на официанта, чем на революционера. «Народная революция началась, – прокричал он хриплым голосом. – Вы окружены. У меня шестьсот вооруженных людей. Никто не выйдет из зала». Он также пригрозил, что на балконе второго этажа будет установлен пулемет. Действительно, в зал входил Геринг с несколькими вооруженными штурмовиками. Фюрер объявил низложенными правительства Баварии и рейха и добавил, что будут образованы временные правительства. Казармы рейхсвера и полиции заняты его людьми, сказал он, и солдаты, так же как полицейские, переходят под стяг со свастикой. Затем он безапелляционным тоном предложил фон Кару, фон Лоссову и фон Зайссеру перейти в соседнее помещение.

Свидетельства о том, что произошло дальше, расходятся в деталях, но совпадают в главном. Гитлер сообщил триумвирату, что бывший префект полиции Понер назначен министр-президентом Баварии с диктаторскими полномочиями; Кар становится регентом Баварского государства, он сам берет на себя руководство политическим департаментом рейха, а Людендорф принимает командование армией. Фон Лоссов назначается министром обороны, а фон Зайссер – шефом полиции. Напротив, относительно того, угрожал ли Гитлер собеседникам, точных сведений нет. По некоторым свидетельствам, он якобы заявил: «У меня в пистолете четыре патрона; три для вас, последний – для меня». Во время суда Гитлер отверг это обвинение, заявив, что в пистолете у него было семь патронов, так что он не мог произнести ничего подобного. Разумеется, его слова ничего не доказывают. Также остается невыясненным, в самом ли деле Кар ответил, что не боится смерти, или шепнул коллегам, что следует притвориться, что они принимают условия ультиматума. Все это как нельзя лучше иллюстрирует водевильный стиль этого, с позволения сказать, государственного переворота.

Между тем вскоре на месте появился Людендорф, за которым посылали. Он был не в курсе планов путчистов, но стал на их сторону. Под подобным давлением члены триумвирата согласились принять предложенные им посты, о чем было сообщено участникам собрания.

Приспешники Гитлера арестовали членов баварского правительства – Книллинга, Швейера и Мантеля. Рем со своими людьми занял здание военной комендатуры. Члены лиги Оберланд не смогли захватить здание казармы пехотных войск, больше им повезло с казармой инженерных войск. Школа пехотных офицеров перешла на сторону Гитлера.

Фюрер не скрывал радости: «Наконец-то я совершу то, что поклялся совершить пять лет назад, когда, слепой и искалеченный, лежал в военном госпитале: безжалостно покарать ноябрьских преступников и поднять из руин Германию». Гораздо позже, 9 ноября 1936 года, в одном из выступлений в Мюнхене он признал, что с 1919 по 1923 год не мог думать ни о чем, кроме государственного переворота.

Поскольку в городе у Рема возникли определенные проблемы, Гитлер поспешил к нему на помощь. Однако, вернувшись в Бюргенброй, он уже не застал здесь членов триумвирата, которых Людендорф отпустил, взяв с фон Лоссова честное слово, что они не станут предпринимать ничего против «народной революции». Слова своего тот не сдержал. Вместе с Зайссером он отправился прямиком к городскому коменданту генералу фон Даннеру. Уверенный, что Гитлер блефует, тот вызвал войска рейхсвера. Лоссов в свою очередь поехал в казармы пехоты, где встретился с офицерами, не пожелавшими подчиниться путчистам.

Точно не известно, в котором часу триумвират решил «показать спину», как выразился на суде Гитлер. Поскольку его предложения они приняли под явным давлением, возможны два объяснения. Фон Лоссов мог позвонить Зекту, которому кабинет, узнав о путче, вручил исполнительную власть, и тот посоветовал ему отмежеваться от заговорщиков. Вторая гипотеза предполагает, что триумвират, заручившись поддержкой офицеров Седьмого военного округа, самостоятельно принял решение обратить оружие против Гитлера. В Берлин звонили многие представители баварских властей, и всем им отвечали одно: поддерживать в городе порядок и ждать приказов из Берлина.

Как бы то ни было, в 2 часа 55 минут ночи прозвучало радиосообщение о том, что фон Кар, генерал фон Лоссов и полковник фон Зайссер решительно осуждают предпринятый Гитлером путч. Около пяти утра Лоссов отправил к Гитлеру подполковника Лойпольда с сообщением, что триумвират отказывает ему в поддержке. На суде Гитлер скажет, что не поверил ему, сочтя, что на фон Лоссова оказано давление. Никогда в жизни, восклицал он, я не поверю, что эти трое предали меня.

Гитлер и Людендорф, не имея точной информации о том, что происходит, до 11–12 часов следующего утра, решили, что должны действовать за пределами Мюнхена и привлечь на свою сторону общественное мнение. Есть предположение, что это решение принял Людендофр, заявивший: «Идем!» Это не имело особенных перспектив, но хотя бы давало возможность придать затее героический характер. Вспоминая заверения Лоссова, пообещавшего поддержку при условии, что вероятность успеха будет не ниже 51 процента, Гитлер высказался в том смысле, что настоящий стратег, даже зная, что обречен на провал или его шансы на победу не превышают трех процентов, все равно обязан действовать. Впрочем, он не сомневался: ни армия, ни полиция не посмеют стрелять в Людендорфа.

И они выступили. Гитлер – в плаще и неизменной велюровой шляпе – шагал впереди, бок о бок с ним – два знаменосца. За ними следовали Людендорф, Вебер, Граф и Шнойбер-Рихтер; колонны личной гвардии фюрера (ядро будущей СС), штурмовой отряд Мюнхена, члены лиги Оберланд, кадеты пехотной школы и члены НСДАП. На Мариенплац их встретила восторженная толпа. Они добрались до Фельдернхалле, и здесь пришлось остановиться перед тройным полицейским кордоном.

Внезапно раздался ружейный выстрел, за ним – залп. Участники шествия сплотили ряды. Шнойбер-Рихтер, смертельно раненный, упал, увлекая за собой Гитлера.

Граф попытался прикрыть его своим телом. Людендорф тоже упал. Геринг получил рану в бедро. Гитлеру, вывихнувшему в падении ногу, удалось доползти до своего старого автомобиля, брошенного поблизости, – в нем был запас перевязочных средств. Ему оказали первую помощь и не без приключений переправили на виллу в окрестностях города, в Уффинге. Он производил жалкое впечатление – сломленный человек, на грани самоубийства. Здесь его и арестовали и перевезли в Ландсберг, поместив в камеру номер семь, до того занимаемую убийцей Курта Айснера. Он больше не чувствовал себя вагнеровским героем, напротив, читая газеты, понимал, насколько он нелеп и смешон. Журналисты в один голос называли его предателем, не сдержавшим данного слова. Он отказался от пищи и пребывал в тяжелой депрессии.

Путч стоил жизни 16 из его соратников. Впоследствии их возвели в ранг мучеников, и в их честь 9 ноября ежегодно устраивался торжественный марш по Фельдернхалле. Кроме того, Гитлер посвятил им первый том «Майн Кампф». Многих других арестовали, кое-кому удалось бежать, в том числе Герингу – тяжело раненный, он укрылся в Австрии. Вывести главу НСДАП из летаргии, в которую он погрузился, пытались Дрекслер, лидер судетских нацистов Книрш и фрау Бехштейн – жена знаменитого фабриканта роялей и его страстная поклонница, но в конце концов разбить лед его молчания удалось заместителю генерального прокурора Гансу Эхарду. Его приходили навещать сестра Ангелика и друг Винифред Вагнер, приносившие ему подарки. Понемногу Гитлер пришел в себя и снова обрел способность читать и размышлять. Вскоре он уже пришел к убеждению, что его спасло Провидение. История повторялась: Фридриха Великого спасла смерть царицы Елизаветы, его самого и Германию – смерть Ленина. Советский Союз и коммунизм обречены на скорую гибель.

Избранная им линия защиты показывает, насколько тесно он связывал собственную судьбу с судьбой Германии. Преданная в 1918 году, она снова стала жертвой измены. Если бы триумвират не обманул его, если бы они двинулись на Берлин, вся страна присоединилась бы к ним и выгнала вон ноябрьских преступников. Как и во время политических выступлений, Гитлер сумел расположить к себе не только публику, но и судей, слушавших его со все большим снисхождением. 1 апреля, в день, когда выносили приговор, в зале, пестревшем принесенными женщинами букетами, буквально яблоку было негде упасть. Людендорф был оправдан, Гитлер – приговорен к пяти годам тюрьмы, из которых вычли шесть месяцев предварительного заключения. На краткий миг он снова впал в отчаяние, но быстро взял себя в руки и принялся работать над «Майн Кампф».

Пятилетие политической учебы завершилось. Гитлер больше не желал быть ничьим «рупором». Роль «барабанщика революции» его больше не устраивала – он хотел стать ее политическим лидером. Он был убежден: ему предстоит стать диктатором, в котором Германия нуждается, чтобы покончить с марксизмом. Он создан для политики, как птица для полета. До сих пор он думал, что использует Баварию как трамплин для освобождения рейха от беззаконного правительства. Отныне фюрер убедился: революция в одной отдельно взятой земле не поможет. Чтобы завоевать власть над Германией, необходимо действовать легальными методами. Он воспользуется для разрушения системы самой же системой.

1923 год и опыт путча показали, что объединяло и что разделяло правых консерваторов и правых радикалов. Консерваторы выжидали удобного момента, чтобы оказать на законную власть давление и заменить ее диктатурой, но не хотели действовать насильственными методами. Что касается Гитлера, то он рассчитывал начать именно с действий, если понадобится кровавых, в надежде, что остальное произойдет само собой. Но и те и другие мечтали о возрождении Германии.

Заслуживает упоминания и тот факт, что тактика, примененная Гитлером в 1923 году, впоследствии не раз использовалась вождем Третьего рейха. Так, он назначил начало путча на выходной день, когда все административные учреждения были закрыты. Он извлек из путча немало уроков: например, убедился, что нельзя рассчитывать на импровизацию. События 1923 года вскрыли ряд черт Гитлера, впоследствии ярко проявившихся, в том числе его неровный характер: вспышки гнева чередовались у него с моментами глубокого отчаяния – признак циклотимии. Во время процесса он то пытался разжалобить судей, то грубил им – в будущем он покажет себя человеком, легко подверженным слезливости, однако не останавливающимся ни перед каким преступлением (он уже успел высказаться в том смысле, что для него все средства хороши).

Мюнхенский период доказывает, что Гитлеру было в общем и целом все равно, какую юридическую форму примет государство (разумеется, исключая парламентскую демократию), лишь бы во главе ее стоял человек, наделенный безграничными полномочиями. По его мнению, и партия, и государство – суть инструменты, призванные «органично» меняться в зависимости от обстоятельств.

От противников и временных союзников Гитлера отличала политическая программа, а также видение мира. За 1919–1924 годы он приобрел существенный опыт, но его политические убеждения, в общем и целом сформировавшиеся, по некоторым пунктам еще должны были претерпеть некоторые изменения.